«Они себя так ведут, потому что по-другому не умеют»: интервью с «особенным» психологом

Максим Гладков — психолог, работающий с бывшими заключенными в Новосибирском областном доме ночного пребывания. Он рассказал о своем опыте общения с освободившимися людьми — с профессиональной и человеческой точки зрения.  

— Есть мнение, что рецидивы случаются, потому что человек ощущает себя лишним на свободе. Это так или нет?

— И такое тоже бывает. В учреждении, где я работаю, был такой джентльмен (я их всех стараюсь джентльменами называть; во-первых, им нравится, а во-вторых, мне так удобно, потому что это не отображает власть), который на свободе провёл 4 дня между четвертым и пятым сроком. Рекордсмен практически. Он молодой был, но дезадаптация такая была… 

Взять, например, статистику по суицидам. В рамках исполнения наказания есть два больших скачка суицида. Первый — это когда человек только попадает в колонию, то есть период адаптации. Они часто пытаются завершить свой жизненный путь, понимая, что ближайшие годы проведут не очень хорошо. И второй — это, как ни странно, когда джентльменам осталось месяц-два до освобождения. Почему? Моё сугубо психологическое мнение такое…

В зависимости от того, в какой социальной ситуации находимся, мы занимаем определённое социальное положение. Человек из средней страты за первые пять лет отлично адаптируется и живёт полной, насыщенной жизнью. Конечно, на воле комфортнее, но и в социальном учреждении ему удаётся пройти адаптацию..

И внезапно из средней страты, где у человека есть определённый социальный статус, он оказывается в другой социальной реальности. Положение его сильно изменяется, причём совсем не в лучшую сторону. Очень сложно устроиться на работу после освобождения, некоторые должности больше недоступны. И большая часть джентльменов среднего звена, выйдя на свободу, оказывается на должностях дворников, грузчиков. 

Один из джентльменов сказал мне однажды: «Ой, я так классно устроился — всего день таскаю аккумуляторы, и мне за это платят целых 500 рублей». Я за него порадовался и не стал огорчать — говорить, что это сильно ниже рыночной стоимости таскания аккумуляторов. 

Ещё проблема в чём? Джентльмены чаще всего имеют очень плохое образование. Как правило, их жизненный путь начинается с малолетки, дальше какой-нибудь срок за хулиганство. Потом что-нибудь ещё, и так набирается определённое количество сроков. И когда они в 35–40 лет освобождаются, то образование — три класса-два коридора, а из навыков — только те, чем занимались в месте по перевоспитанию. Поэтому очень трудно найти какую-нибудь работу.

— Насколько важна психотерапия в процессе адаптации?

— Примерно 33 % от всех необходимых воздействий. Я бы предложил представить это в виде системы с тремя слонами. Один слон  — психотерапия, потому что человеку просто бывает сложно адаптироваться в новой ситуации, и тут лучше психолога никто не поможет: проработать профессиональную траекторию, выяснить, кем он хочет стать, когда вырастет, и так далее. Второй слон —  это социальные учреждения, социальные работники. Там на плечи соцработников ложится больше работы, чем на психологов. Третий — разного рода службы — это всё помогает адаптироваться. 

— А если одного из слонов нет, то возможна ли адаптация?

— Чисто теоретически, да. Мы можем сколько угодно говорить, что вам нужно настроиться на позитив, но если вам нечего есть, это сделать очень сложно. У нас, как правило, выпадает психологическая составляющая, то есть человек освобождается, ему предлагают работу, оформляют документы, помогают с надзором и т. д., а именно психотерапией по-серьёзному никто не занимается. 

— Сами бывшие заключённые как относятся к психологам? 

— Надо прежде всего объяснить, чем я занимаюсь. Каждый джентльмен, когда попадает к нам, обязательно знакомится с нами. То есть мы с ним знакомимся, я их тестирую. Самый мой любимый инструмент — это тест Люшера (цветовой тест доктора психологии Макса Люшера), потому что, честно вам скажу, не все из джентльменов умеют читать и писать. Я думал, так не бывает, но оказывается, бывает. Поэтому — цветовой тест, это всем нравится, и отмазаться из-за «плохого зрения» у них не получается. 

Дальше я заполняю на них личные карточки, спрашиваю относительно биографии. Соцработники примерно занимаются тем же самым, но я ориентируюсь именно на ментальные моменты, про эмоции больше, а не про факты. Для меня без разницы, как он жил и по какой статье сел. Конечно, я читаю их личные дела, но это для меня без разницы. 

После того, как все бумажки заполнены, я спрашиваю, есть ли у них какой-то запрос по работе с психологом. Потому что важная часть работы психолога — это то, что мы работаем только по запросу. Если захочет — пообщаемся. Они всегда могут найти меня в двадцать девятом кабинете и поговорить хоть о классической французской литературе, хоть о психологии.

И тут 50 на 50. Половина говорит: «Ага, если что-то появится, я приду», а остальные: «О, да, что-то у меня там есть, и я обязательно приду» и действительно приходят. 

Для тех,у кого есть интерес, я два раза в неделю провожу тренинги и семинары, читаю лекции. Если во вторник я прочитал лекцию про стресс, то в субботу мы отрабатываем, например, дыхательную гимнастику. Садятся эти джентльмены в кружочек и тренируются.

Есть джентльмены, которым требуется индивидуальный подход. Они говорят мне, что нужно поговорить, я назначаю время, они приходят, мы с ними работаем. А дальше — в зависимости от ситуации, это может быть одна встреча, может быть и две, и десять и так далее.

Вообще относятся, как ни странно, ко мне достаточно хорошо, потому что я, наверное, чуть ли не единственный человек, который от них ничего не требует и общается с ними подчёркнуто вежливо. 

— Какие особенности работы с бывшими заключенными?

— Во-первых, всегда нужно помнить, с кем ты имеешь дело. Всегда должно быть подчёркнуто уважительное отношение, я на «ты» никогда не позволяю себе общаться, даже если человек меня младше, только по имени-отчеству.

Ещё есть интересная особенность. Я не знаю, осознанно это делается или нет, но они каждый раз тебя прощупывают. И как только даешь слабину, они начнут копать. Это достаточно напряжённая работа, как будто ты постоянно экзамены сдаёшь и чувствуешь, что к тебе подбирают какой-то ключик.

— Они так ведут себя не потому что им некомфортно, а потому что они так привыкли? 

— Да, именно так. У них все возведено в абсолют, и, естественно, если ты 10 лет функционировал в рамках такой системы, то хочешь не хочешь, а модель поведения деформируется, и они ведут себя здесь, как там. Постоянно подбирают ключики, чтобы возвысить своё социальное положение. Они себя так ведут, потому что по-другому не умеют. 

— Получается, главная особенность работы — уважение и понимание, что тебя прощупывают?

— Да, это надо всегда помнить. 

— Как вы считаете, почему общество всё-таки настолько предубеждено против бывших заключенных? 

— Я думаю, что здесь определённо зависит от поколения. Если речь идёт о людях старшего возраста, то это люди, которые застали замечательное время — 1990-е годы. Период полнейшего беззакония, когда у людей всё, что связано с преступным миром, вызывало лёгкую осторожность, скажем так. Времена были мрачные. 

Про поколение чуть помоложе. Это другая немножко история. Их пугает то, что непонятно. Если человек с данной системой никогда не сталкивался, он к этому относится с осторожностью. Мы знаем, что ВИЧ-инфекция передаётся только через кровь, но на всякий случай будем соблюдать дистанцию. Вот и здесь аналогичная ситуация: просто человек не знаком с данной схемой взаимодействия. Потому что, во-первых, а зачем? А во-вторых, лучше я буду подальше.

— Как вы думаете, как отражается негативное отношение общества к бывшим заключенным?

— Для того, чтобы лучше их адаптировать, нужно их во все социальные процессы включить. Потому что когда мы их отталкиваем от себя, мы обеспечиваем формирование локальных сообществ, где они «кошмарятся» и могут по новой пуститься во все тяжкие, начать совершать преступления.

— Их это обижает? То есть нет такого отношения: нам всё равно, нас всё равно считают заранее загубленными?

— Самое интересное, что они считают несколько иначе. У людей есть стремление собираться в группы по принципу «свой» или «чужой». 

Они просто считают, что мы «вот такие», и всё хорошо. Соответственно, для того, чтобы их хорошо адаптировать, надо максимально включиться во все процессы, но людям страшно.

— В Новосибирске как обстоят дела с подобной психотерапией?

— Как ни странно, хорошо, звучит странно, но хорошо. Я точно могу сказать, что при каждой колонии есть психолог. А в некоторых колониях есть даже психологические лаборатории, где работают специально обученные дипломированные специалисты. 

У нас, кстати, НГПУ (Новосибирский государственный педагогический университет) выпускает узкоспециализированных психологов, которые занимаются психологией профессиональной деятельности преступника. Преступник — это уже профессия, смиритесь с этим. 

По городу есть несколько центров социальной адаптации, и, если говорить про муниципальные, там всегда есть психолог. Другой вопрос, что психологи бывают очень разные по квалификации и очень разные по мировоззрению.